Человек есть то, что он видит.
Иосиф Бродский (из телезаписей
бесед с Бродским, телеканал
«Культура» 31 января 2007 г.)
Город, повседневное сознание горожанина – из чего оно состоит, каков набор наших повседневных визуальных впечатлений? Где мы получаем их? Дом, работа, транспорт, супермаркеты, торговые центры, реклама, Интернет и т.д. – вот то, что мы видим и с чем сталкиваемся в нашей городской жизни. А что еще составляет этот набор жизненных впечатлений, которые мы как москвичи воспринимаем в своем каждодневном существовании?
С недавних пор в этом наборе впечатлений, заполняющих наше повседневное сознание, появилось кое-что новое, какое-то новое еще для нас и не очень привычное явление, которое ищет для себя место не только в нашем сознании, но и в том расписании наших жизненных функций, наборе социальных отношений, в которые мы вступаем каждый день. Речь идет о появлении новых, необычных и непривычных форм участия искусства в городской жизни, и это явление, конечно же, относится к области культуры, хотя связано и с некоторыми экономическими отношениями.
В современной городской среде искусство давно уже вышло за рамки отводимой ему раньше ниши в музеях, художественных галереях и коллекциях. Оно решительно перешагнуло границу, которая отделяла его в прошлом от жизни улиц (речь идет, конечно же, не об архитектуре или скульптуре и не об уже получивших признание специальных акциях, устраиваемых на улицах города в рамках каких-либо художественных событий (хеппенингах, перформансах), которые существуют в течение короткого времени). С недавних пор искусство находит все новые и новые каналы «прорастания» в жизнь города, обусловленные и порождаемые особенностями самой городской среды, и становится неотъемлемой частью визуального окружения горожан.
Своим существованием оно теперь зачастую обязано не специально предназначенным для этого замкнутым пространствам (музеям, художественным галереям), а совершенно иным нишам городской жизни, среди которых можно назвать наиболее оживленные места в городе, пространство рекламы, а также городские пространства совершенно нового типа – такие очаги городской творческой активности и художественных инноваций как творческие кластеры или арт-центры (под последними имеются в виду крупные дизайнерские объединения, которые по образцу подобных же западных структур сейчас появились и в Москве). С социально-культурной точки зрения такое «прорастание» искусства в прежде столь далекие от него ниши городской жизни, также как и поворот его в сторону дизайна, рекламы, говорит о влиянии на него того нового, что появляется в современной жизни Москвы, превратившейся в результате утилитаристской направленности и архитектуры 1950-1980-х гг. в достаточно однообразный в зрелищном отношении город с ограниченным количеством социо-культурных визуальных зон.
Еще сравнительно недавно в XX в. мы привычно делили город на исторический центр, сталинскую застройку (довоенный неоклассицизм, конструктивизм 20-х гг. и послевоенные «высотки»), хрущевские серийные пятиэтажки и 12-этажные «небоскребы» 70-80-х гг., среди которых совершенно терялись как попытки создания новой необычной архитектуры конструктивистские архитектурные инновации 20-х – 30-х гг. (такие как дом К.С. Мельникова, например). «Официальная» же попытка модернизации архитектуры столицы – проспект им. Калинина, который был достаточно необычной архитектурной формой для нас, но отнюдь не для тех, кто был знаком с улицами Нью-Йорка, Лондона, делового района Ля Дефанс в пригороде Парижа и т.д., все же не определяла визуального облика города в целом.
Как ни парадоксально это признавать, но именно принесший столько бед населению Москвы и России социальный раскол нашего общества значительно способствовал долгожданному многообразию и преобразованию московского городского ландшафта, причем в очень широком спектре направлений – от восстановления разрушенных старых зданий (например, Храма Христа Спасителя) до разрушения зданий, составлявших казалось бы неотъемлемую принадлежность повседневного мира нескольких поколений советских людей, таких как гостиницы «Москва» и «Россия», и значительной европеизации ряда городских зон. И здесь невольно напрашивается параллель с периодом интенсивных изменений в городской среде в Москве 1920-х-1930-гг., связанного с расцветом конструктивизма и авангардизма в архитектуре (творения К. Мельникова, Ле Корбюзье, М. Гинзбурга, В. Шухова и других), дальнейшее развитие которых было прервано по причине ряда внешних обстоятельств, в том числе послевоенного расцвета сталинского монументализма и последующей хрущевской рационализации жилищного строительства.
Сейчас же визуальная среда всей Москвы и наше «личное» окружающее пространство начали активно меняться. Все мы, а особенно жители отдаленных районов, помним как к 850-летнему юбилею Москвы, пожалуй, самым заметным и ощущаемым изменением, затрагивающем городскую жизнь в целом, стало восстановление Храма Христа Спасителя. В личном же пространстве нашего обитания – квартиры, двора, микрорайна, района тогда еще мало что изменилось. Время массовых евроремонтов было еще впереди и в наших квартирах в большинстве своем обитали прежняя мебель и обои.
Что же касается изменений городской среды, то они были ощутимы в основном в центре. Ремонт старинных особняков, в результате которого их облезшая сероватая от загрязнений оболочка вдруг сменялась голубым, желтым, розовым цветом их стен вызывал чувство потрясенности от этого преображения (не хотелось бы здесь касаться противоположного эффекта, когда даже не знатоку архитектуры, а обычному москвичу результат резал глаз своим несоответствием первоначальному замыслу здания). В отдаленных же от центра районах к Дню города в сентябре 1997 г., который стал пиком празднования юбилея, были лишь заменены или подкрашены невысокие заборчики у домов, выходящих на наиболее крупные московские магистрали, там же посажены цветы. Для москвичей, для которых прежние массовые «зрелища» – парады, демонстрации к соответствующим датам, потеряли свой статус зрелищ, наполняющий нашу жизнь определяющим идеологическим смыслом и передающих на эмоциональном уровне значение этих праздников, было устроено совершенно новое зрелище на уровне всей московской жизни. Это была визуальная новинка – лазерное шоу на Ленинских горах.
Теперь же визуальная среда Москвы по сравнению с серединой 1990-х гг. изменилось гораздо более существенно. Касается это не только интерьера наших квартир, дворов и улиц, но и «прорыва» искусства в нашу городскую жизнь. Интересным опытом является немного поразмышлять о формах и причинах этого «прорыва». Какие же новые формы адаптации искусства в современной городской визуальной среде появились теперь в Москве?
Форпостами искусства проникновения в жизнь города стали сначала сфера дизайна и рекламы, а в последние годы и сфера искусства в его чистом виде. Визуальная среда любого крупного современного города, в которую искусство пытается внедриться и законам которой при этом все больше подчиняется, представляет собой единый визуальный поток, идет ли речь о городских улицах, подземном транспортном пространстве или о том внутреннем пространстве городской жизни, которое состоит из аудиовизуальной коммуникационной среды, порождаемой телевизорами, радиоприемниками, компьютерами, мобильными телефонами.
И внешнее и внутреннее информационные пространства города пронизаны множеством вездесущих значений, порой агрессивных и назойливых, содержащихся в рекламной продукции. Арт- и другая видео-продукция, занимая место в визуальном городском пространстве, занимает его и в нашем сознании. Рекламные визуальные картинки «встраиваются» в ту череду кадров, из которых состоит пространство, доступное нашему взгляду, и наш внутренний визуальный мир.
Совокупное воздействие всех этих новых сущностей в визуальной среде московской жизни проявляется в разнообразных формах, но в целом оно создает визуальный контекст, достаточно жестко определяющий содержание и направление повседневного потока ощущений, стремлений и мыслей каждого городского жителя. По сути визуальный прессинг – это и отражение, одна из форм проявления подверженности нашего существования манипулирующему воздействию рекламы и одновременно средство этой манипуляции. Между тем связь искусства и его творцов с рекламой сегодня становится все более ощутимой.
Художник – имеется в виду любой творец – в наше время обречен на существование в «пограничном пространстве между зонами рынка, политики и искусства» (1) . Чтобы существовать – в том числе и как творческая личность, впитывающая и отражающая то, что происходит вокруг него, он либо отражает в своем искусстве те отношения, которые связаны с ролью вещей (например, поп-арт, нео-поп-арт), либо отдает свой талант рекламе (что проявляется, например, в массовом оттоке хороших стилистов из сферы чисто литературного творчества в область рекламы)., потребительскому дизайну, либо даже (как, напрмер. некоторые галеристы) реализует свой творческий потенциал в сфере политической манипуляции и PR, создавая «образы» реальных политических деятелей так, как раньше он сочинял бы убедительно жизненные сценарии и биографии любых выдуманных персонажей (в литературе, театре и т.д.).
Любой автор как творец образов, если он хочет заинтересовать массовую публику, обращается сегодня в своих работах в первую очередь к тому, что древние греки называли гедонэ – сфере чувственности. При этом разумное, рациональное отношение к происходящему в процессе нашего «втягивания» в жизнь новых окружающих нас в повседневной жизни «образов» играет намного меньшую роль, чем наши эмоции, чувства, желания. Вовлекаясь в мир образов рекламы, мы читаем в них наши собственные желания, видим наши личные грезы и сновидения. Механизм этого мира – в превращении покупки в сложное психологическое действо, состоящее из ряда компенсирующих для психики человека реакций. Как пишет французский философ Ж. Бодрийяр, как прежде через праздники, так теперь через рекламу общество смотрит на себя и усваивает свой собственный образ: «… в современном обществе, особенно в городах, мы постоянно окружены светом и образами, которые шантажируют нас чувствами престижа и нарциссизма … – атмосферой холодного и чисто формального, хотя и возбуждающего празднества, имитацией раздачи чувственных даров, где прославляется, расцвечивается, разыгрывается, скрадывается самый процесс покупки и потребления, подобно тому, как в танце предвосхищается половой акт…» (2) .
Впрочем, в рекламе, особенно в праздничной, можно наблюдать появление гораздо более наполненных культурно-символическими содержанием и ассоциациями (в отличие от обычной бытовой городской рекламы) дизайнерских технологий, тем более если этот праздник – Рождество, когда начинает действовать так называемая «логика Деда Мороза» – логика не тезиса и доказательства, а легенды и вовлеченности в неё (3). В качестве примера можно привести рождественский дизайн витрин одного из московских магазинов – бутика «Интероптика», специализирующегося на продаже эксклюзивных подарков.
Созданное дизайнерами магазина рекламное оформление предназначено прежде всего для формирования у нас как зрителей образа компании, стремящейся к продвижению европейских культурных ценностей как в сфере потребления и представления о качестве, так и самого стиля жизни. Выбранная стилистика оформления внешних витрин предназначена отразить специфику магазина и вкусов его целевой аудитории – людей, могущих позволить себе уникальные и интересные приобретения или подарки и ориентированных на европейские образцы (ссылка). Происходит закономерный и запланированный процесс психологической трансляции визуальной информации об определенной модели поведения, стиле жизни. В то же время происходящее в праздники витринное действо – это каждый раз новогодний спектакль, создание «кусочка рождественской Европы» для жителей всего окружающего московского квартала (ссылка).
Не только Дед Мороз, но и самые разнообразные кукольные фигурки: эльфы, гномы, животные в западного покроя платьях, куклы почти в человеческий рост в старинных костюмах, кринолины, старинные ридикюли и старинные или состаренные кружева на перчатках, одежде, множество других ретро-аксессуаров, старинная мебель заполняют в эти дни около десятка небольших витрин магазина в начале Нахимовского бульвара.
Казалось бы, использование в дизайне магазинных витрин кукол – не самая редкая визуальная рекламная среда, его используют многие фирменные московские магазины, в том числе и предлагающие эксклюзивные подарки. Чем интересен данный дизайнерский проект с использованием кукол, так это тем, что предложенный для созерцания московских прохожих в рождественских витринах этого магазина визуальный ряд вызывает у зрителей гораздо более глубинные, выходящие за уровень поверхностно-рекламного воздействия ассоциации, чем, например, простая иллюстрация, воспроизводящая привычные стандартные культурные клише, например, композиция по мотивам, связанным с творчеством Пушкина, в витринах другого известного московского магазина.
В случае же витрин «Интероптики» со стороны дизайнеров были приложены усилия для создания у зрителя с помощью использования различных традиционных и нетрадиционных сказочных образов гораздо более широкого культурного ассоциативного ряда, чему немало способствовало и само устройство витрин: небольшие витринные ниши, которых насчитывается около десятка, дают возможность оформителям создать, а нам увидеть столько же сценок, каждая со своим сюжетом и рождественско-новогодней символикой.
Жанр предновогодней сказки, а в представлении европейца здесь нельзя обойтись без воспоминаний о целом ряде известных литературных сказочно-фантастических сюжетов, достаточно вспомнить хотя бы сказку о Щелкунчике, где выражена квинтэссенция предрождественской подарочной эйфории, которой мы все охвачены в новогодние праздники, повлек за собой обращение к особым жанровым приемам, таким как сценки в жанре «любимая сказка», «бабушкин сундук», вызывающим множество культурных ассоциаций, и т.д. (ссылка).
Впечатление переплетения множества сказочных сюжетов создается и поддерживается за счет использования предметов, дающих эффект старины – ретро-стиля, введения в жанровые композиции антикварных вещей, мебели и аксессуаров и т.д., в окружении которых представлены как созданные художниками специальные куклы, так и коллекционные куклы из ассортимента магазина, чей облик порой имеет фантасмагорический облик (например, звери в платьях по западноевропейской моде XVIII – XIX вв. и т.д.). И пускай все эти куклы, купленные на специализированных кукольных ярмарках в Германии, создаются в наше время где-нибудь в обширном и предприимчивом азиатском регионе, все же эта рождественская европейская кукольная вакханалия, неизбежно десантирующаяся на витрины наших северных улиц, заставляет нас невольно замедлять шаг во время наших торопливых пробежек на работу и в магазин и дает поглощающую на несколько минут иллюзию временного погружения в мир образов и символов одновременно чужой, но и близкой нам с детства культуры. Наше сознание как зрителей в момент созерцания витрин следует логике созерцания сказки, своеобразной игры с визуальными воплощениями разнообразных сказочных сюжетов – множество разорванных сюжетных кусочков складываются по принципу пазла в нашем сознании в различные сюжетные картинки, мы оказываемся в ситуации созерцания многообразия этих сюжетов. В психологический процесс воздействия рекламы, запрограммированный профессоналами-маркетологами, неотвратимо вторгается более глубинный культурно-символический и жанровый элемент западной культуры – неизбежные воспоминания и ассоциации с многообразием персонажей и сюжетов произведений европейских писателей-сказочников – братьев Гримм, Андерсена, Гофмана и неизбежно вызываемыми ими чувствами и «пакетом» культурно-эмоциональных реакций. Сказочный жанр проникает в визуальное действо, именуемое на профессиональном языке «рекламным дизайном внешних витрин», определяет его логику и преобразует ее по своим законам, заставляя ассоциативный механизм зрительского восприятия работать по законам сложной культурной символики, а нас самих – забывать о многих серьезных и несерьезных житейских проблемах и неприятностях. И все это благодаря куклам среди морозной зимы…
Вообще история использования кукол в культуре нашего повседневного существования уходит корнями в глубь человеческой истории – «мы с дьяволом и богом однолетки» (4). Наше время, время массовой культуры, даже породило одну из уникальных в истории человечества кукол – куклу Барби, как воплощение многих амбиций современной рекламы, распространенность которой можно сравнить разве что с распространенностью средневековых кукол (деревянных, каменных), изображающих Богоматерь.
Барби в наше время удостаивается посвящения ей книг и даже специальных экспозиций. Так, в декабре 2005 г. в московский галерее RuArts ей была посвящена целая выставка “Барбизона: внешний и внутренний мир Барби” в рамках проекта “Культура повседневности” в связи с выходом книги Л. Горалик “Полая женщина: внешний и внутренний мир Барби”. За этим также стоит одна из попыток искусства адаптировать массовую городскую культуру, проникнуть на ее «территорию», хотя художественная акция и происходила не на улице, а в художественной галерее, впрочем также являющейся частью городской среды, реагирующей на все новые процессы в городской жизни.
Усиление визуального разнообразия московской городской среды в последнее время является источником интенсивных изменений в нашем жизненном мире и появления новых социо-культурных смыслов в повседневном сознании. Изменения в визуальной среде в целом создают общий визуальный контекст, определяющий содержание и направление потока повседневных ощущений, стремлений и мыслей.
Если прежде среднему москвичу было доступно в лучшем случае только преобразование непосредственно окружавшей его визуальной среды, т.е. личного «места» (квартиры, дачи, очень редко двора), где в результате преобразующих усилий в соответствии с «силовыми линиями» его существования «прорастали» те внутренние представления, унаследованные многовековые способы коллективного поведения, осколки зрительных картин детства и юности и т.д., которые составляют внутренний мир каждого человека, то теперь гораздо более масштабные и интенсивные изменения осуществляются и в той части его визуального мира, где раньше происходили более медленные изменения, недоступные человеческому глазу на протяжении конкретной человеческой жизни.
Если раньше большинству из нас было доступны лишь такие формы самовыражения как украсить стены своей квартиры открытками, репродукциями, наконец, подлинниками произведений искусства (но в любом случае все сводилось к отграниченному на стенах нашей квартиры небольшому кусочку визуального пространства), оклеить их с большим трудом купленными или добытыми по знакомству импортными обоями, развести скромный садик с неизменными в течение десятилетий видами растений под окнами городской квартиры и т.д., а необычных форм городского существования, не вписывающихся в привычные нам представления о городской среде, было совсем немного, то теперь с непривычной еще для нас скоростью по воле градоначальства или частных предпринимателей изменяются наши дворы, магазины, появляются новые конструкции электропоездов в метрополитене.
Даже московский городской ландшафтный дизайн быстро обогащается новыми формами дизайнерского искусства – это и вполне по европейски висящие на столбах высоко над землей корзинки с цветами, и вдруг встречающиеся под окнами обычной пятиэтажки стильные садово-ландшафтные композиции (правда, заботливо отгороженные от пространства, расположенного под окнами соседской квартиры), и проросшие этой весной во дворах переулков «приарбатья» ландыши, сменившие традиционные тюльпаны, ноготки и так украшавшие Москву осенью «золотые шары». Кстати, так часто встречавшиеся раньше в российских дворах кусты «золотых шаров» покинули не только московские улицы. Покидают они и провинциальные дворики и переулки. И там их сменяют появившиеся в этих местах новые сорта растений и формы садового дизайна, которые жители привозят из столицы, заимствуют друг у друга или в местных центрах распространения новых цивилизационных идей, в качестве которых могут выступают местные муниципалитеты, офисы фирм, пансионаты, оранжереи вилл новых русских и т.д. Неужели мы доживем до того времени, когда в провинциальных палисадах можно будет чаще полюбоваться выносными апельсиновыми и миртовыми деревьями в кадках или их пластмассовыми копиями перед присутственными местами и магазинами, чем привычными нам с детства кипами «золотых шаров», маленькими цветками ноготков, оранжевыми «фонариками» физалиса и неприхотливыми белыми, фиолетовыми, красными и разнообразно-розовыми традиционными осенними астрами и флоксами?
А уж о быстроте изменения архитектурного ландшафта в последние годы и говорить не приходиться: небоскребы растут, старые здания меняют цвет, стиль, фасад, просто сгорают (достаточно вспомнить Манеж), сносятся и т.д.
Управляют процессом преобразований московской визуальной городской среды власть и деньги имущие, но реализуется он посредством творческой энергии представителей современных творческих профессий (архитекторов художников, дизайнеров, рекламщиков и т.д.). Именно их социальной функцией является создание для человека тех самых «параллельных» жизненных миров повседневного визуального опыта, к которым он стремится и которые определяют его поведение. Это их творческая энергия вышла за пределы личного и непосредственного предметного окружения человека и осваивает масштабы более крупных изменений. Можно привести целый ряд примеров результатов этих творческих усилий, которые возникают, порой спонтанно, порой целенаправленно в потоке современной московской городской жизни.
Один из самых значимых для XX в. моментов активного проникновения искусства в сферу массовой жизни, прежде от него далекую принято связывать с такой культовой фигурой как знаменитый американский художник, основатель поп-арта Энди Уорхолл, который устроил выставку-продажу своих работ прямо в супермаркете. Возможно, он считал при этом, что именно этот его поступок является художественным методом создания искусства, поскольку искусство поступка, жизненного жеста не менее интересно, чем нахождение новой техники нанесения красок на холст или новых перспективных способов изображения, а возможно и стремился полностью разрушить традиционное представление об эстетическом. Так или иначе, но именно в его лице искусство XX в. стало активно использовать механизмы и технологии, присущие современной потребительской культуре.
Сближение искусства с массовой культурой, которую, безусловно, можно назвать и культурой городских улиц (ведь именно на них проходит большая часть жизни обычных средних людей, составляющих городскую толпу), представляет собой взаимонаправленный и взаимосвязанный процесс: не только потребительская массовая культура вторгается на территорию искусства, но и искусство делает шаг навстречу ей, встраивается, внедряется в городскую массовую культуру, в результате чего появляются неожиданно новые формы его продвижения, связанные как с коммерческими предпосылками, так и с нарастающим стремлением творческой среды реализовать свою энергию, свой потенциал, возникают новые творческие пространства, своеобразные городские «пустоты», занятые раньше другими формами городской жизни, например, промышленными. Проникая туда искусство, иногда заменяет эти прежние формы жизни, а иногда вступает с ними в симбиоз, дружественное содружество, основанное не на разрушении, а на сохранении и преобразовании старых архитектурных и связанных с ними социальных форм жизни. Появляются, например, неожиданные новые формы внедрения искусства в городскую среду. На месте своеобразных городских «пустот», занятых раньше промышленными предприятиями, возникают новые творческие пространства – кластеры.
Иногда новые формы искусства в городской среде – это плод сознательной организационной работы, отбора или селекции идей, иногда оно неожиданным мазком врывается на городские улицы. В последнем случае речь идет об уличных формах искусства – граффити, стритарте, аэрографии на автомобилях и совершенно новой «мобило-мании» (аэрографических изображениях на мобильных телефонах), чье визуальное воздействие является достаточно эфемерным и спонтанным. Именно к этим формам особенно применимо так распространенное сейчас сравнение современного искусства с травой, пробивающейся через асфальт.
Граффити или стрит-арт, новый эфемерный жанр искусства, занесенный в Европу и впоследствии в Россию с нью-йоркских асфальтов и стенок поездов, где он собственно и возник в начале 80-х гг., стал неотъемлемой чертой московских улиц уже более десятка лет.
Произведения, создаваемые граффити-художниками, превращают города по всему миру в своеобразные галереи под открытым небом, и давно уже рассматриваются искусствоведами как самостоятельный жанр современного искусства. Граффити активно интегрировалось в сферы дизайна и интерьерного пространств. Выставки граффити проводилось в крупнейших галереях различных городов мира. В прошлом году были проведены первые подобные выставки и у нас в Москве (ссылка).
Каковы же социально-культурные предпосылки граффити, если, конечно, не говорить об общечеловеческой страсти к нанесению изображений на окружающие вертикальные поверхности, начало чему было положено еще наскальной живописью, или протестных настроениях определенной социальной, в основной молодежной, группы, которые, во-многом, обусловлены и возрастом и модой на определенную графическую стилистику и т.д.? Возможно, в этом выражается насущная потребность городской среды как единого живого организма, живущего и развивающегося по своим законам, к «прорастанию» творческих возможностей, что и находит свое выражение через действия уличных художников.
Марианна Соколова
(1) Аксенова Ю. Нео-поп-арт // Русский поп-арт. – М., 2005. – с.10.
(2) Бодрийар Ж. Система вещей – М.: Рудомино,1995. – с.143.
(3) Там же, с. 137.
(4) Куклы мира / Отв.ред.: Евсеева Т. – М.: Аванта +, 2005.- с.50.
Оригинал статьи — на сайте электронного журнала «Женщина Москва».